Возвращение в Гусляр - Страница 91

Дома Удалов сказал так:

– Нам его сейчас не взять. Доказательств никаких. А вот положим ему деньги, тут его и возьмем с поличным.

Утро было деловым.

Удалов дал факс на остров Пасхи, и с острова ответили, что профессор Минц в последние дни был задумчив, встревожен, на статуи почти не смотрел и все повторял: «Ах, как я был неосторожен! Ах, зачем я дал такое необычное и страшное оружие, как бесчувственность, Коле Гаврилову!» Так что уже вчера он сел на попутный самолет и вылетел в Дели с пересадкой в Джакарте.

Когда корейцы пришли в мастерскую, для них уже был упакован контейнер, а они выписали чек на швейцарский банк и генеральное соглашение. Из разных концов города между тем в дом № 16 стекались неприятные новости. Преступная троица сожгла табачный киоск у станции, угнала и бросила трактор, устроила драку в станционном буфете. А когда стемнело, то на «Москвиче» с мерседесовским кружочком на радиаторе рэкетиры подъехали к памятнику Землепроходцам.

Надо сказать, что к тому времени весь город уже знал, что сегодня возможна разборка, и потому старшина Пилипенко взял бюллетень по поводу катара верхних дыхательных путей, но не от страха, а потому, что так попросил его Удалов.

– Дело соседское, – сказал он. – Чего нам стрелять! Ты же понимаешь.

Пилипенко понимал.

Многие люди, которые в это время гуляли по набережной и площади Землепроходцев, на этот раз отошли подальше к домам или выглядывали из-за старых лип у гостиного двора. А у памятника стояли лишь Удаловы – так было решено – Корнелий и Ксения. А между ними на постаменте лежал пакет. В синей пластиковой обертке.

В девять часов «Москвич» с мерседесовским кружком выехал на площадь и, сделав круг, остановился у памятника, представляющего собой нос ладьи землепроходцев. На носу, прислонив ладошки к козырькам шлемов, стоят Ермак, Дежнев и Крузенштерн – уроженцы этих мест.

– Давай капусту, – сказал Коля Гаврилов, спокойно вылезая из машины и подходя к Удаловым. – Остальные-то где?

Его спутники целились в Удаловых из пистолетов, может, газовых, а может, и боевых.

– Коля, – сказал Корнелий в последней попытке урезонить соседского юношу и спасти его от позора, – опомнись! Как тебе не стыдно!

– Быстро! – ответил Коля. – Гони капусту! Будешь мне отстегивать по двадцать «лимонов» в месяц. У меня весь город схвачен.

– Коля, подумай о маме, – произнесла Ксения металлическим голосом.

Гаврилов насторожился.

Он направил пушку на Удаловых. Телохранители тоже. Их кожаные куртки блестели под фонарями.

– Все на колени! – зарычал Гаврилов нечеловеческим голосом. – Весь город на колени!

– Мне тоже? – спросила его мать, которая пришла на площадь.

– Тебе в первую очередь. Забыла, как в детстве меня порола?

Гаврилова пала на колени. Остальные не подчинились. Более того, повинуясь жесту Ксении, пустившей микрокомпьютер задом наперед, одежда бандитов превратилась в бесформенные хламиды, которые тут же стреножили их по рукам и ногам. Пистолеты грохнулись на землю, а сами негодяи стали бороться и выпутываться из одежд, словно жрец Лаокоон и его сыновья на античной скульптуре.

К тому времени, когда им это удалось, Корнелий подобрал пистолеты, и, видя неминуемую гибель, телохранители, подобно голым королям, осознавшим весь ужас своего положения, убежали в ближайший лес. Одежда же рэкетиров таинственным образом взлетела кверху и облегла широкие плечи каменных землепроходцев.

Единственным, кто не потерял присутствия духа, был Коля. Он спокойно забрал пакет с долларами и пошел прочь с площади, заявив на прощание Удалову, что стоял с пистолетами в обеих руках:

– Ты стреляй, дядя Корнелий, стреляй в ребенка.

Но тут на площадь ворвался и замер междугородный автобус, из которого выскочил профессор Минц.

– Ах, как я виноват! – воскликнул он и вытащил деблокатор, изобретенный им на острове Пасхи. Он направил его на уходящую голую фигуру.

Голубая молния догнала Колю и пронзила его.

– Возьми обратно стыд! – громовым голосом вскричал профессор.

Коля попытался прикрыться пакетом с деньгами. Он с ужасом оглядывался.

– Жалость! – сказал профессор.

Коля увидел Ксению и робко протянул ей пачку с деньгами.

– Доброту…

Коля рухнул на колени.

Его мать подбежала к нему и обняла молодого человека. Он стоял, прижавшись к ней, как блудный сын на полотне Рембрандта.

– Страх! – продолжал Минц.

Колю охватила дрожь.

– Любовь! – громовым голосом воскликнул Минц.

Безумный взор Коли отыскал в полутьме фигурку Томи-Томи, которая уже забыла о корейцах. И они оба зарыдали…

Домой жильцы возвращались все вместе. Только Гавриловы с Томи-Томи шли поотстав. На Коле был ладный костюм, вернувшийся с памятника.

– Вот мы и победили! – сказала старуха Ложкина.

– Ага, – согласилась Ксения. – Надо бы нам теперь железные двери заказать.

– Наука поможет нам исправить нравы! – Минц был настроен оптимистично. – На каждое безобразие мы придумаем противоядие.

– А они – новое безобразие, – вздохнул Удалов.

Так они и не пришли к единому мнению.

Новый Сусанин

В лесах под городом Великий Гусляр таится озеро Копенгаген, окутанное тайнами и легендами, заветная Мекка гуслярских рыболовов.

Многие десятилетия оставалось загадкой название озера, непривычное для здешних мест. Рассказывают, что в тридцать седьмом году покойный отец старика Ложкина поехал в Вологду продавать метровую щуку, выловленную им в том озере. На вологодском рынке к нему подошел один человек, одетый в штатское, и спросил, где Ложкин выудил такую рыбину. Ложкин честно признался, что в Копенгагене, и после многих допросов и неправедного суда отправился в лагерь как датский шпион, а Николай Ложкин дождался папу только через восемнадцать лет.